Изумление

Всякий раз, смотря в зеркало, изумляюсь: до чего же глупы красивы эти русские!

Фотофор

В Сибири одна женщина назвала ребёнка Фотофором. Местная епархия заявила, что если ребенка переименуют в Светозара, они согласны даже его окрестить.

Попы стараются обманывать народ,
Слуги - дворецкого, дворецкие - господ,
Друг друга - господа, а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и государя;
И всякий, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман.
До денег лакомы посадские, дворяне,
Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.
Смиренны пастыри душ наших и сердец
Изволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри при том карманы набивают.
За деньги чистые прощают всякий грех,
За деньги множество в раю сулят утех.
Но если говорить на свете правду можно,
Так мнение моё скажу я вам неложно:
За деньги самого всевышнего творца
Готовы обмануть и пастырь, и овца!

Язык как улика

(Субъективные заметки)

Первая книга «Тихого Дона» содержит огромное количество диалектных слов. Возможно, она, среди прочих, подтолкнула Ильфа и Петрова на пародийный пассаж в «Золотом телёнке»: «Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, порасталдыкнуло свои лучи по белу светушку.» Вся книга написана в одном ключе и одним стилем.

Во второй книге начинают попадаться явные вставные куски другого автора. Характерен эпизод в третьей главе второй книги. Привожу его полностью, так как он небольшой, но типичный для этого помощника основного автора.

Валет чиркнул  спичкой,  шагнул  в  раскрытую  дверь  первой  землянки, вылетел оттуда, будто кинутый пружиной: в  землянке  крест-накрест  лежали два трупа. Он  в  безрезультатных  поисках  пролез  три  землянки,  пинком растворил дверь четвертой и едва не упал от чужого металлического оклика:

  - Wer ist das? [Кто это? (нем.)]

  Осыпанный огненным жаром. Валет молча отскочил назад.

  - Das bist du Otto? Weshalb bist du so spat gekommen?  [Это  ты,  Отто? Отчего ты так поздно? (нем.)]  -  спросил  немец,  шагнув  из  землянки  и ленивым движением плеча поправляя накинутую внапашку шинель.

  - Руки! Руки подыми! Сдавайся! - хрипло крикнул Валет и присел, как  по команде "к бою!".

  Изумленный до немоты,  немец  медленно  вытягивал  руки,  поворачивался боком, завороженными глазами глядя на остро сверкающее жало  направленного на него штыка. Шинель упала у него с  плеч,  под  мышками  морщился  рябью однобортный серо-зеленый мундир, поднятые большие рабочие руки тряслись, и пальцы шевелились, словно перебирая невидимые  клавиши.  Валет  стоял,  не меняя положения, оглядывая высокую, плотную  фигуру  немца,  металлические пуговицы мундира, короткие сшивные по бокам  сапоги,  бескозырку,  надетую чуть набок.  Потом  он  как-то  сразу  изменил  положение,  качнулся,  как вытряхиваемый из своей нескладной шинели; издал странный горловой  звук  - не то кашель, не то всхлип; шагнул к немцу.

  - Беги! - сказал он пустым ломким голосом. - Беги, немец! У меня к тебе злобы нет. Стрелять не буду.

  Он прислонил  к  стене  окопа  винтовку,  потянулся,  приподнимаясь на цыпочки,  достал  правую  руку  немца.  Уверенные  движения  его  покоряли пленного; тот опустил  руку,  чутко  вслушиваясь  в  диковинные  интонации чужого голоса.

  Валет,  не  колеблясь,   сунул   ему   свою   черствую,   изрубцованную двадцатилетним трудом руку, пожал  холодные,  безвольные  пальцы  немца  и поднял  ладонь;  на  нее,  маленькую  и  желтую,  испятненную  коричневыми бугорками давнишних мозолей, упали сиреневые лепестки ущербленного месяца.

  - Я - рабочий, - говорил Валет, дрожа как от озноба. - За  что  я  тебя буду убивать? Беги! - И он легонько толкал немца  правой  рукой  в  плечо, указывая на черную вязь леса. - Беги, дурной, а то наши скоро...

  Немец все смотрел на откинутую руку Валета, смотрел, остро  напрягаясь, чуть наклонившись вперед, разгадывая за непонятными словами  их  затаенный смысл. Так длилось секунду-другую; глаза его встретились с глазами Валета, и взгляд немца вдруг дрогнул радостной улыбкой. Отступив шаг назад,  немец широким жестом выбросил вперед руки, крепко стиснул  руки  Валета,  затряс их, сверкая взволнованной улыбкой, нагибаясь и засматривая Валету в глаза:

  - Du entlasst mich?..  О,  jetzt  hab  ich  verstanden!  Du  bist  ein russischer Arbeiter? Soziel-Demokrat, wie ich? So? О! O! Das  ist  wie  im Traum... Mein Bruder, wie kann ich vergessen? Ich finde keine  Worte.  Nur du bist ein wunderbarer wagender Junge... Ich... [Ты меня  отпускаешь?  О, теперь я понял! Ты - русский рабочий? Социал-демократ, как и я? Да? О!  О! Это - как во сне... Мой брат, как я могу забыть... Я не нахожу слов...  Но ты чудесный, храбрый парень... Я... (нем.)]

  Во вскипающем потоке чуждых по языку слов Валет уловил  одно  знакомое, вопрошающее - "социал-демократ?".

  - Ну да, я - социал-демократ. А ты беги... Прощай, браток. Лапу-то дай!

  Чутьем понявшие друг друга, они смотрели друг другу в глаза, -  высокий статный баварец и маленький русский солдат. Баварец шепнул:

  -  In  den  zukunftigen  Klassenkampfen   werden   wir   in   denselben Schutzengraben sein, nicht wahr, Genosse? [В будущих классовых битвах мыбудем в одних окопах. Не правда ли, товарищ? (нем.)]  -  и  большим  серым зверем вспрыгнул на бруствер.

Валет на войне уже два года, то есть не новичок. Однако внезапно (!) обнаружив перед собой врага, он не стреляет в него и не колет штыком, а обращается к нему (по-русски!) с требованием поднять руки. Положим, рядовых солдат не обучили фразе «хенде хох!», но и немец, по словам автора, не понимал «диковинных звуков чужой речи», но догадался, что от него требуется поднять руки, хотя мог в темноте прыгнуть назад в землянку и схватить оружие. Предположим, что он оказался неловким и трусливым, поэтому подчинился (догадавшись) требованию и поднял руки. Но дальше события развиваются ещё смешнее. В кромешной тьме Валет разглядел руки немца и показал ему свои. Не зная языка друг друга, они поняли, что они оба рабочие и социал-демократы. Весь диалог выглядит самопародией. Особенно комична последняя фраза о будущих классовых битвах. Эта фраза выглядела бы органично в «Поднятой целине», но в «Тихом Доне» она чужеродна. Это единственный случай во всём романе, когда применяется текст на иностранном языке. Далее среди персонажей будут немцы, англичане и французы, но автор будет передавать их речь в переводе или пересказе. Возможно, автору этого отрывка не давали покоя лавры Льва Толстого, но для графа французский язык был вторым родным, поэтому у него Наполеон говорит не таким языком, как офицеры или рядовые. А наш автор вкладывает в уста немца фразы на школьном немецком языке, хотя упоминает, что немец родом из Баварии. Можно подумать, что «баварец» намеренно переходит на правильную литературную речь, чтобы русский социал-демократ смог лучше его понять. Весь эпизод можно без ущерба для сюжета выкинуть, потому что о том, что Валет был распропагандирован большевиком Штокманом, читателю уже известно из первой книги, а данный немец больше не возникает на страницах романа.

Весь эпизод выглядит вставным также и потому, что через несколько строчек мы узнаем:

«Уже перед рассветом  чехи-разведчики  в  упор  напоролись  на  немецкий наблюдательный пост. Немцы раскололи тишину залпом.» Если русские напоролись на немцев только к утру, то откуда ночью взялся баварец, беспечно сидящий в землянке в шинели в накидку и без оружия? Причём он уверен, что русских рядом нет, потому что думает, что к нему в гости наведался некий Отто. Далее во второй книге и в следующих будут и другие вставки, шитые белыми нитками.